Архангельская епархия

Она пела в архиерейском хоре в годы, когда в храмы не пускали сотрудники милиции, помнит 10 владык, возглавлявших Архангельскую кафедру, а ее записная книжка — рукописная триодь[1]. Сейчас, после 50 лет церковного творчества, Муза Ивановна Перекопская поет только дома, а воспоминания о жизни она облекает в стихи.

Великая Отечественная война

Когда началась Великая Отечественная война, Музе было 16 лет. Она оставила 10 класс и пошла работать курьером-рассыльной в Нефтесбыт. «Ведь я почему бросила школу, — объясняет мне Муза Ивановна, — карточка рассыльной была 600 грамм хлеба, а иждивенца — 250. Голод, знаешь, какой был, у нас дома иногда совсем нечего было есть. Однажды осталась только горчица, и я эти зернышки вымочила и положила варить, чтобы хоть что-то поесть. У подруги мама работала в магазине, помню, пришла к ней и прошу дать мне на следующий день хлеб по карточке. Она говорит: «Я бы с удовольствием, Музонька, но завтра ты что будешь кушать? Ведь еще хуже будет». Помню, как-то разбомбили склад пединститута и все туда бегали и рылись в гари, чтобы найти хоть какую-нибудь еду».

В конце августа 1941 Музу вместе с 35 000 молодых ребят по распоряжению Райисполкома отправили на трудповинность в Заполярье. В трюмах трех пароходов их довезли до Кандалакши. «Там нас высадили, и двое суток мы провели у костра, потом кого-то оставили в городе, а я попала в вагоны, — теперь в таких возят скот— которые шли на Мурманск. Во время бомбежки нас выгоняли из составов, потом запускали, так и ехали. На Абрам-Мысе мы строили аэродром и не думали, конечно, что нас ждет в будущем, что будем хлопотать о чем-то, думали только, как бы выжить», — вспоминает Муза Ивановна. Молодежь приехала в Заполярье «в тапочках» — ребят отправляли на две недели. Потом уже родственники высылали теплую одежду. Муза вернулась в Архангельск примерно через полгода: заболела цингой и стоматитом.

Из Архангельска людей почти каждые две недели отправляли на трудповинности: строительство железной дороги, лесозаготовки. Муза грузила в вагоны крепеж, который отправляли на шахты, загружала зерно, разгружала баржи с сахаром, где вес каждого мешка был 80 килограмм. «Часто нас посылали на левый берег, на склады. Как-то был случай: надо уже отправлять поезд, а вагон не догрузили. Нас, девчонок, попросили сделать эту работу, пообещав дополнительную порцию каши. Мы сделали, но каши поесть уже не смогли — свалились», — грустно улыбается Муза Ивановна.

Военный Архангельск

В войну во всех школах и корпусах педагогического и лесотехнического института были устроены госпитали. Бывшая школьница Муза вместе с двумя подружками играла для раненых солдат на гитаре, пела военные песни, помогала писать послания домой. «Что еще рассказать о том времени... Видела, как во время бомбежки больные выскакивали из окон третьих, четвертых этажей госпиталя. Очень тяжело было и страшно», — добавляет она.

Во время нашего разговора обрывки страшных картин всплывают в памяти Музы Ивановны: «В начале войны это было — мы шли из Ильинского храма по улице Металлистов. Мимо в грузовике везли солдат из военкомата, вдруг в машину попала фугаска, она всех ребят в один миг нарушила...

На Архангельск с самолетов пускали «зажигалки»[2], нужно было успевать гасить их быстрее, чем разгорится пожар. Мы хватали бомбу и выкидывали ее на улицу или кидали в бочку с водой или песком, которые стояли почти на каждом на чердаке. От осколков фугасок прятались у сараев, чтобы не завалило».

Церковь

Крестили Музу в детстве, ее восприемниками были священник и монахиня. Мама же пела на клиросе в Ильинском соборе и брала девочку с собой: «Помню, мне лет шесть. Я забралась на лестницу и смотрю в алтарь, вдруг запели батюшки — мне тогда казалось, что это ангелы поют».

Когда Муза вернулась из Мурманска, то, несмотря на запрет властей пускать молодежь в храмы, она не переставала бегать в Ильинский собор. «Бегала помолиться и свечечку поставить, чтобы Господь помог и война скорее закончилась, чтобы Он облегчил наши мучения. Когда уже пела на клиросе, после войны[3], милиция огораживала храмы, все тропки даже с кладбища перекрывали. Приходилось вызывать батюшку, он подтверждал, что я певчая, только тогда и пускали, — вспоминает Муза Ивановна. — К священникам, как сейчас, в военные годы не относились. Сама наблюдала такую картину: батюшка идет по улице в рясе, а в него ребята кидают камни».

На вопрос, открывались ли в Архангельске храмы в годы войны, Муза Ивановна отвечает отрицательно: «Наоборот, все закрывалось, но службы соблюдались все время. Люди ходили в церковь, но мало. Были случаи, что окрестят, об этом кто-то узнает, слухи разнесутся, и человека исключали из партии и увольняли с работы. Гонения были сильные».

Но Музу Ивановну Господь уберег, ей удалось работать и служить в храме. После замужества (а венчалась пара по благословению архиепископа Леонтия (Смирнова)) молодая попала в верующую семью. Ее муж работал водителем в епархии, к свекрови приходили певчие из храмов, приезжие священники останавливались в доме на побывку.

«Я встала на клирос Ильинского собора в 1948 году, вскоре после свадьбы, служила в архиерейском хоре. Когда начинала, никакой богослужебной певческой литературы в храме не было, мы переписывали службы от руки: я до сих пор сохраняю эту тетрадочку. Тогда в соборе пели на два клироса: левый — повседневный, а правый — владычний. Мы служили всю Литургию, панихиду, молебен, и если было отпевание, то пели и его. Случалось, женщины дают рубль, но мы денег не брали, все было во славу Божию, — подчеркивает Муза Ивановна. — Батюшки и владыки меня ласково звали соловушкой. Бывало, идут мимо клироса в алтарь и говорят: «Муза, исполни сегодня птичку». Так они называли момент, когда я солировала. Любили священники мое сопрано. Голос же у меня был гораздо выше, чем сейчас».

Когда в Архангельске начали возрождать Никольский храм, Муза Ивановна стала помогать и там: «В Ильинском раннюю и позднюю службы отпою и бегу в Никольский. Потом отец Александр Козарик благословил меня помогать в часовне. Там я создала свой хор из пяти человек и долгое время регентовала им. Пропела я в церкви полвека. Жизнь прошла, а мне все больше добрые люди встречались».

Дарья Андреева