Архангельская епархия

Воинство православное

— Отец Вениамин, в первую хотелось спросить: в чем заключается ваша работа, как священника, на борту боевого корабля?

— Нахождение на борту военного корабля священника Русской Православной Церкви — добрая традиция русского флота. Со времен Петра I на наших кораблях, на больших кораблях, линейных кораблях русского флота всегда находился священник. Как правило, это был иеромонах. Потому что для белого духовенства длительное пребывание на борту корабля в отрыве от семьи, от матушки, от деточек, от прихода было очень тягостным. И, как правило, они просили через короткое время, чтобы их обратно вернули, на землю грешную. Поэтому развилась традиция окормления флота и моряков именно монашествующими.

В этом послушании мной двигал такой интерес: у военнослужащих очень регламентирован рабочий день. Когда они находятся здесь, на берегу, то за распорядком дня сложно найти время для пастырского общения — только после окончания рабочего дня задерживать, а мне этого не хотелось. И поэтому я посчитал: море — это то место, где можно постоянно находиться вместе с ними, 24 часа. И там есть время, свободное от вахты, есть возможность для разумного общения, для катехизаторской работы.

Ну и где-то мои чаяния оправдались. Хотя в море все тоже очень заняты — вахты, тревоги в любое время суток, в ночное, в том числе — но беседы со священником даже приветствуются командованием. В том плане, что священник, исполняя обязанности заместителя командира корабля по работе с личным составом, имеет такую контролирующую функцию. Она заключается не в том, чтобы делать замечания, а в том, чтобы облегчить сам факт бодрствования ребят на вахте. Они несут вахту круглые сутки, и даже непродолжительная беседа вносит элемент разнообразия, бодрости духа, просто от сонливости даже спасает.

— Сколько выходов в море вы уже совершили в качестве священника?

— Три выхода. На подводной лодке «Дмитрий Донской», на лодке «Александр Невский» и на подводной лодке «Северодвинск». Это обязанность военного священника — участие в морских походах, береговых, полевых и других выходах, участие в учениях. Она прописана в положении о военном духовенстве Министерства обороны.

— В одном из интервью вы сказали, что воинство должно быть верующим. Это — ваша позиция?

— Это глубоко сформулировал еще Александр Васильевич Суворов: с неверующим личным составом идти в бой — равно самоубийству. И он же говорил: неверующего воина учить — все равно что ржавое железо точить.

Две трети успеха любого сражения зависят от духа воинства. Тут нельзя выехать на одной технической оснащенности и на исправности оружия. Дух определил исход многих битв — это мнение мне приходилось слышать даже в стенах академии Генерального штаба из уст наших высокопоставленных военачальников. А что с теми, у кого веры нет? Из него воина сложнее сделать, он не пойдет на амбразуру, не станет жертвовать собой.

— По вашим наблюдениям, личный состав боевых кораблей — это сегодня больше верующие люди или нет?

— Процент воцерковленных людей в войсках такой же, как и по всей стране — среднестатистический. Он не превышает 5% — это люди, которые регулярно ходят в церковь, причащаются, стоят службы. 87% — я в бригаде проводил анкетирование — позиционируют себя как православные. Они сами так пишут: крещеные, православные. Но роль церкви в обычной их жизни, в их пребывании на берегу, к сожалению, не высока. Как правило, только по великим праздникам они заходят в церковь, их воцерковленности недостаточно.

И в этом — главная задача военного духовенства. Не столько окормление, сколько — миссионерство, катехизаторство. Открытие всей глубины православия, всей важности того, чтобы в войсках быть человеком, укрепленным христианской православной верой.

— По вашему опыту, насколько моряки-подводники открыты к миссионерству, к тому, что есть на борту священник? В вашей практике были случаи обращения моряков в веру на корабле?

— На борту двух подводных лодок мне привелось совершить таинство крещения. В водах Белого моря были крещены члены экипажа и команды — немного, всего четверо. Может быть, это и есть ответ на ваш вопрос. Я понимаю, крещение — это только первый шаг, и в дальнейшем от человека нужно укрепление в вере, воцерковление и укрепление. Но этот шаг был сделан.

— Подводная лодка в это время находилась на глубине?

— Да, были в подводном положении — где-то между 80 и 100 метрами.

Молебен

— Отец Вениамин, а где на подводной лодке можно проводить молебны? Для этого выделяют какое-то специальное место?

— Специальных мест нет. Молились на ракетной палубе и в кают-компаниях. Кают-компания — это не только место, отведенное для еды. Здесь офицеры отрабатывают единый подход к ведению морского боя, здесь команда собирается по торжественным случаям. Даже форма одежды в кают-компании всегда поддерживается соответствующая — сюда приходят в кремовых рубашках, а не в той повседневной форме, в которой несут вахту. Сами по себе дух и традиция пребывания в кают-компании — они уже отличны от повседневности. Но вот, например, в кают-компании подводной лодки «Дмитрий Донской» вообще было замечательно! Там святой уголок с подарками из музея на Куликовом поле: икона Божией Матери, оружие воинов, которые участвовали в битве Куликовской, щиты — там настоящий музей!

— Какие иконы вы берете с собой в плавание?

— Беру иконы Спасителя и Божией Матери, и обязательно — икону святого праведного воина Федора Ушакова, которую я привез из Санаксарского монастыря в Мордовии. В Санаксаре находятся мощи адмирала. По благословению наместника Соловецкого монастыря архимандрита Порфирия мне были даны частицы мощей святых Зосимы и Савватия Соловецких. Вот, вместе с этими святыми мы и отправляемся в походы.

— Как складывался ваш типичный день на борту корабля, каков был распорядок?

— Ежедневно я приходил на развод боевой смены, они проходят каждые четыре часа. На разводах ставят задачи личному составу, вахтовым офицерам, инженер-механикам. Если развод приходился на праздники или дни святых — несколько слов говорил об этом, рассказывал, кому можно возносить молитвы сегодня, чем прославился тот или иной святой, у кого сегодня именины, и что это значит.

Ночью обязательно проходил по кораблю, разговаривал с вахтенными. И, как правило, мое появление встречалось благоприятно, даже радостно. Все дело в том, что работа вахтенного очень монотонна. Экипаж спит, а ты стоишь на посту и не имеешь права никуда отлучиться. Но дело в том, что на современных подводных лодках нет необходимости неотрывно следить за какими-то параметрами, стрелкой — такой операторской работы нет. При этом если возникнет какая-то внештатная ситуация, появится запах гари или что-то еще, ее сразу сами собой обнаружат органы чувств. Поэтому недолгий разговор не только не отвлекает от вахты, но и даже, в какой-то мере, позволяет сохранять бдительность, отгоняет сон.

Кроме того, на корабле всегда присутствуют гражданские специалисты. С ними беседовали в неформальной обстановке — о разном, не только на церковные темы, но и на общественно-политические тоже. Хочется верить, что беседы эти тоже были полезным для них опытом — знакомством с практикой оценки событий именно под христианским углом.

— Отец Вениамин, а как узнают новости на подводной лодке?

— Интернета, конечно, нет. Информация очень скудная, с берега она идет только по боевым каналам, эти каналы засекречены, объем их ограничен. Но представители командного пункта понимают, что в море находятся живые люди, которые интересуются новостями — успехами любимых команд, например, интересуются, как Зенит сыграл. Эта информация очень ограниченно, но проходит.

— Вы брали с собой на борт много литературы?

— Брал столько, чтобы был выбор. Много взял православных журналов, с календарями по праздникам и историческим датам. Святоотеческую литературу взял. И так зачитывал отрывки по внутренней корабельной связи.

— А сами что читали? Какие книги брали для себя?

— Для себя брал отца Даниила Сысоева, есть у него такая книга «Пять огласительных бесед». Я знаю, что вообще неоднозначное отношение к Даниилу Сысоеву, и что говорят о его радикализме. Но по мне, он радикал не больше, чем, скажем дьякон Андрей Кураев. Кураева я бы больше остерегался. А к отцу Даниилу у меня очень теплое отношение. Он был совсем молодой священник, но сколько он уже успел в себя вобрать и как щедро он мог этим делиться!

Те, кто в море

— Отец Вениамин, расскажите немного о себе. Вы родились в закрытом ядерном центре Снежинске, в итоге стали командиром атомной подводной лодки Северного флота, а затем ушли в монахи — как это получилось?

— Это все воля Божия. После школы в Снежинске, он тогда назывался Челябинск-70, я пошел в местный филиал института МИФИ. И был у меня старший брат — он учился в Тихоокеанском военно-морском училище во Владивостоке. Сейчас я думаю — все это неспроста, потому что в нашей семье всегда морская тема присутствовала. Папа мой, Николай, Царствие Небесное, был призван на флот перед войной, уволился в 1946 году.

И вот у моего брата бронь была от армии, а он пошел, и попал в военно-морской флот. А уже там ему предложили пойти учиться дальше, и в итоге оказался он в высшем военно-морском училище. А я, учась в это время в МИФИ, стал сомневаться в правильности своего выбора.

Мне попалась в руки книга, называется она «Капитальный ремонт». И там описан разговор двух кузенов — один уже офицер флота, а второй человек штатский, и он интересуется почему кузен его пошел во флот. И тот отвечает: знаешь, я понял, что пороха мне не изобрести, а здесь — они как раз находились на палубе — здесь все понятно, две мачты, три трубы, вахту сдал, вахту принял. Все четко. Мне эта мысль сильно запала. Потому что было ясно, чем наше Снежинское предприятие занимается — не порох изобретает, а кое-что помощнее. И даже лаборанты там все с высшим образованием. И нужно быть гением, чтобы что-то новое, выдающееся в этой сфере изобрести.

И тогда я атаковал брата: хочу, мол, тоже идти по твоим стопам и быть моряком. А он меня начал от этого дела отворачивать. Ты не смотри, сказал, что мы тут такие красивые ходим на подводной лодке. На самом деле, сказал он, мы тут пашем как трактористы. Он сравнил моряков с трактористами и думал, что из-за этого уж точно блажь моя пройдет. Но я и не думал отстать от него. И в итоге пришлось брату обратиться к начальнику училища, получить аудиенцию и в разговоре с вице-адмиралом передать мое обращение, письмо.

Я к тому времени уже закончил два курса МИФИ — а это был бренд, о нем знали все — был в стройотряде, комиссаром, все это была хорошая характеристика. А в училище — там как раз начались отчисленческие мотивы. Пятьдесят курсантов решили отчисляться. Тяготы и лишения отвратили их от мечты, от романтики, которая у них там где-то свербила… И брат мне написал: сам я выхожу на практику, а тебе дали добро, ждут, приезжай.

— И вы, бросив ядерную физику, поехали во Владивосток?

— Не сразу. Дело в том, что в это время в Снежинске довелось мне встретиться с выпускником Севастопольского училища. Лейтенант, с кортиком, весь в белом. И вот меня представляют, и я ему рассказываю, что тоже хочу во флот, еду во Владивосток. А он мне говорит: да что Владивосток, вот Севастополь! Короче, поговорили мы, и поехал я в Севастополь. Дошел до начальника училища, на кафедру спортвоспитания зашел, и там меня быстро решили принимать, сказали — нормальный парень, нам такие нужны — без экзаменов брали.

И вот в последний момент, я уже сдаю документы, и тут мне капитан первого ранга, один из преподавателей училища задает вопрос: «Что, студент, на государственные харчи потянуло тебя?» И так меня это зацепило, что я, не раздумывая, делаю три строевых шага строевых к этому столу, на котором лежала уже моя зачетная книжка, беру ее и говорю: «Если вы здесь служите только из-за харчей, то мне в одной структуре с вами не место!». И после этого, да, уже поехал на Дальний Восток. А оттуда после учебы лейтенантом попал на Северный флот.

Мне предложили самому выбрать, куда идти — как старшине отличного класса. Мне предложили: куда хочешь? Черноморский? Пожалуйста! Балтийский? Иди на Балтийский. А я выбрал Северный. Потому что Северный — был самый современный флот, это была колыбель атомного флота. Попал в гарнизон, куда пришла самая первая АПЛ.

— Много морей прошли?

— Атлантический океан, Северный Ледовитый океан, Баренцево, Гренландское, Саргассово, Средиземное моря. Подо льдом был поход… А в 1983 году про нас даже в СМИ писали — мы дошли до Кубы, а по дороге, в Бермудском треугольнике, отрубили американскую акустическую антенну, намотали ее на винт, и ушли.

Неприятные ситуации тоже были, заставляли поволноваться, но до критических моментов не доходило. Подводные лодки проекта 671, на одной из которых мы ходили, показали себя как одни из самых надежных. На них не было аварий, связанных с гибелью членов состава.

Вера

— С какого момента начался ваш приход к вере?

— Первый сигнал был в 1989 году. Я был убежденным членом партии. И тогда все выписывали толстые литературные журналы — «Звезда», «Современнник». В одном из них начали публиковать роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба». И в этой книге идет такая параллель: с одной стороны коммунистическая парадигма — Гулаг, лагеря, преследования, а с другой — фашистский террор. И вот эта параллель сталинизма и нацизма не только для меня, а и для многих моих сверстников стала серьезным историческим открытием. И в это же время прошла публикация в «Огоньке»: там процитировали Ленина — его слова о том, что мы должны сейчас как можно больше уничтожить попов. Я воспринял эту жестокость очень близко к сердцу. Я пошел, нашел этот том Ленина, по которому цитировали, нашел эту страницу. И вот тогда у меня появились первые большие сомнения в том, что курс которым мы следуем, верен и непогрешим. Зерно было брошено.

В 1991 году, когда произошли известные события, я приказал замполиту зачитать мое заявление о выходе из партии перед строем личного состава. Критические моменты той власти были видны невооруженным глазом: лицемерие, барство, коррупция. Я не очерняю советское государство. Там было и много положительных моментов: в бытовых вопросах, в социальных вопросах — пионерские лагеря, социальная защищенность, медицина, образование, первый спутник, который в 57-м году полетел… Но в 1991-м году я сдал партбилет, и теперь считаю, что это была печать антихриста, точно.

Осенью того же года у меня заканчивался отпуск, оставались последние выходные, и тут жена предложила: поедем, покрестимся? И я говорю: поехали! Она опешила. Я сам с нее крест снимал, когда был старшим лейтенантом. Для меня это было несовместимо — образованный человек и крест. И она не поверила: «Правда? Завтра?» И мы поехали и покрестились.

— Что происходило дальше?

— Через день я должен был уезжать. И я встал с утра, сел завтракать как обычно. А тут жена походит ко мне и говорит: «Забыл, где мы вчера были? В церкви были. А что там тебе батюшка дал?» «Да, листик какой-то дал», — отвечаю. А на том листике — утренние молитвы, и читать их надо до завтрака. И я подумал: что ж, назвался груздем, полезай в кузов. С того дня стал неукоснительно выполнять утреннее и вечернее правило, стал молиться каждый день. Стал причащаться, приезжал в храм на утреннюю службу, отстаивал литургию. Приезжал прямо в форме. И однажды ко мне батюшка подходит и спрашивает: а вы не хотите стать священником? Я удивился и говорю: да вообще-то нет, у меня со службой все в порядке, мне еще надо третью звезду получить.

А в 1997 году меня перевели в Москву. И так получилось, что в Москве распалась моя, казалось бы, благополучная семья. И в тот же год я пошел в Свято-Тихоновский университет. Я пошел туда, потому что мне нужно было систематизировать все, что я прочел с 1991 года — мы привозили из отпуска духовную литературу коробками.

Сначала я ходил на занятия в Центре духовного образования военнослужащих. Потом мы получили корочки катехизаторов, и я продолжил учебу. В это же время служба в главном штабе ВМФ стала тяготить — это была уже такая работа без выхода в море, совсем другой стиль.

А еще в 1998 году я в первый раз оказался в Санаксарском монастыре, где покоится адмирал Федор Федорович Ушаков. Там я познакомился со схиигуменом Иеронимом, духовником монастыря. Он меня увидел в военно-морской форме на трапезе — я теперь понимаю, что не так много капитанов первого ранга молящихся и причащающихся — увидел и подошел. Это был святой жизни батюшка, и он, по всей видимости, молился за меня. Вскоре я решил, что буду увольняться. А он мне: послужи еще годик. И я послушался. Послужил еще год и написал рапорт об увольнении.

Это было немыслимо — увольняться в Москве. Тут была карьера, все, а я решил твердо — ухожу.

— В монахи?

— Учеба в Свято-Тихоновском привела меня в военный отдел патриархии, меня там заметили и пригласили в военно-морской сектор, где я три года и проработал. И вот тогда уже стал задумываться о монастыре.

Вариантов было несколько. Был московский Новоспасский монастырь, я знал его наместника архимандрита Алексия (Фролова), который потом стал архиепископом и недавно почил на Костромской кафедре. Но я подумал: в Новоспасский монастырь не пойду, это Москва, это город. А надо — настоящий монастырь, чтобы уйти совсем, уйти из мира.

Приглашали в Царский монастырь под Екатеринбургом — по духу он был мне близок, я очень почитал царя еще до его канонизации, участвовал в крестных ходах, которые по этому поводу проводились. А еще был вариант — возвращаться в Мордовию, в Санаксар, к адмиралу Федору Федоровичу. И вот так получилось, что адмирал все другие варианты перетянул.

— Но, правильно я понимаю, море вас не оставляло? Хотелось вернуться?

— То, что предстоит возвращение на флот, я понял, когда принял постриг. Произошло это в день подводника, 19 марта. Никто не знал, что это за день, наместник не знал. Это была третья или вторая неделя Великого Поста, хотя постриг обычно происходит на пятой и шестой неделе, в конце Поста. Это был единственный постриг с нарушением этой традиции за последние лет двадцать. Мне сказали за день буквально: готовься. Вечером, с 18 на 19, приготовляясь, я вдруг отчетливо понял: все эти совпадения неспроста, придется мне еще послужить флоту.

И так случилось, что в Санаксарском монастыре оказался мой сослуживец, контр-адмирал Сергей Германович Куров. Он был в тех местах в командировке, и ему предложили съездить к Федору Ушакову, в наш монастырь.

Мы не виделись лет пятнадцать, но я его узнал сразу, и он меня. И вот мы сели разговаривать, и в разговоре как-то само собой поступило от него предложение. На базе в Северодвинске открыли должность помощника командира бригады подводных лодок, командир готов кого-то принять, но кого — сам не представляет. «Пойдешь?», — спрашивает меня Куров. А я говорю: вообще-то у меня послушание. Но если назначат, отказываться не буду. Вот так и состоялось назначение. И из монастыря поехал я вновь в Северодвинск, уже священником, и в этом качестве, новом, вновь взошел на борт АПЛ.

Записал Михаил Боков