Архангельская епархия

Византия соединила в себе несочетаемое: римскую государственность, греческую культуру и православное христианство. Так родилось чудо, подобного которому история человечества больше не знала. Вот уже 20 лет загадку великой империи изучает Алексий Величко - ученый-византолог, многие годы трудившийся на высоких государственных постах. Архангельскую область гость посетил по благословению митрополита Даниила. Он прочел лекции в федеральном и медицинском университетах, встретился с местными СМИ и дал развернутое интервью главному редактору «Вестника Архангельской митрополии».

Начать хотелось бы с биографических вопросов. С одной стороны, у вас была карьера светского чиновника, достаточно высокопоставленного, с другой стороны, вы ученый, византолог. Эти сферы редко пересекаются. Как так получилось?

– Как получилось? Милость Божия. Хотя ровным счетом ничего беспрецедентного здесь нет. Прошу прощения за нескромность, но достаточно вспомнить Константина Петровича Победоносцева, который был обер-прокурором Святейшего Синода и одновременно являлся прекраснейшим специалистом в области гражданского права. Его четырехтомник «Курс гражданского права» до сих пор актуален. Нормально, наверное, когда человек не замыкается в какой-то узкой области управления, а интересуется чем-то ещё. И до Византии у меня были свои интересы, связанные с русской философией права, с историей политических учений, а Византия стала для меня откровением лет двадцать назад, когда отец Валентин Асмус познакомил меня с ней. Для меня это было счастливейшее время, и я даже не знаю, как бы я сейчас жил, если бы не Византия. Это перевернуло мою последующую жизнь, сформировало и круг интересов, и круг убеждений. И слава Богу, что получалось совмещать два занятия одновременно без ущерба и для госслужбы, и для науки. Хотя профессиональным ученым я не явлюсь, я с этого не кормлюсь, для меня это все-таки сфера личных интересов, досуга.  

— Как-то вы обмолвились, что в молодости были воинствующим атеистом. Как произошел такой кардинальный переворот - «и Савл стал Павлом»?

— Ничего кардинального не было. Обычное советское детство… У нас даже занятия были внешкольные – «Почему я не верю в Бога», уроки атеизма, где мы «глубокомысленно» рассуждали: «Вот если бы был Бог, он никогда бы не создал комаров, жуков, змей, а раз все это есть, то либо Он злой, либо Его нет».

У меня все происходило естественно: учась в университете, я увлекся политической философией, читал Платона, Аристотеля, и как-то у Платона вычитал простую мысль: если мир управляется некими законами бытия, которые мы познаем разумом, следовательно, должен быть высший разум, который это все создал. Простая мысль, она как-то запала мне в душу, я пытался что-то читать, потом как-то, в конце 1980-х случайно зашел в храм, мне объяснили, что такое свечки, как их ставить. Мне очень понравилось, что я могу написать записку об упокоении своего дедушки, которого я очень любил, поставить за него свечку…

А было какое-то ощущение возвращения к корням?

Нет, ничего не было. Просто интеллектуальное принятие Бога: наверное, Бог есть, и мир не совсем такой, каким предстает перед нашими чувствами.

Потом я привел в храм маленькую дочку, старшую, - мне объяснили, что ребенка надо причастить. Потом остался на часть Литургии. Потом, помню, с большим трудом отстоял всю Литургию. Мне казалось, это очень тяжело. Потом стал ходить постоянно, попал на ночную пасхальную службу… И так, постепенно, постепенно, пришел к тому состоянию, когда отсутствие на воскресной службе – нонсенс. Я точно знаю, и продолжаю в этом убеждаться, что, если в силу неких обстоятельств я не попадаю на воскресную службу, то следующая неделя, какой бы она ни обещала быть безоблачной, пойдет наперекосяк. Произойдет что-то плохое, чего я не предполагал. Поэтому я стараюсь службы не пропускать. Надеюсь, что я, хоть и недостойный, грешный человек, но все-таки член Церкви, сын Церкви.

— Ваши наиболее важные должности на государевой службе – в Минюсте и в Федеральной службе исполнения наказаний. В чем заключались основные направления Вашей работы?

— В Минюсте РФ я был заместителем министра и курировал блок, который отвечал за регистрацию общественных организаций, партий, взаимоотношения между государством и Церковью и, конечно же, к тому времени, когда я стал этим заниматься, у меня уже была некоторая практика. Что касается ФСИН, то там работа носила более практический характер; по разрешению руководства службы – надо отдать им должное – и по согласованию с архиереями разных епархий мы начали открывать церковные приходы в колониях, понимая, что священник, который посещает колонию максимум раз в месяц, едва ли может быть в полной мере полезен тем, кто отбывает наказание. В колонии нужен постоянный духовный пастырь, к которому можно было бы обращаться за советом, который бы следил, как врач, за духовным состоянием своих пасомых. Я ничего здесь не придумывал, Церковь давно сформировала свою практику: в значительной степени в основу этой работы была положена деятельность священников Воронежской епархии под началом митрополита Сергия.

На мой взгляд, наш опыт был чрезвычайно успешен: более сорока приходов мы открыли в различных колониях разных епархий, священники по договору получали деньги от Управления ФСИН в регионах и постоянно работали в колониях.

— А насколько, на ваш взгляд, важно присутствие священника в колонии?

— Конечно, важно. Я могу сказать только по старой статистике. Львиная доля людей в колониях отбывают наказание не за мешок картошки. Как правило, это люди, совершавшие тяжкие и особо тяжкие преступления. Для примера: как вы полагаете, какой состав преступления наиболее характерен для женщин, отбывающих наказание? Отвечу за вас: 28% – это люди, отбывающие наказание за убийство. На первом месте наркотики, на втором убийства, на третьем уже «интеллектуальные» статьи – мошенничество и так далее.

У мужчин, как правило, сходная ситуация: тяжкие телесные, разбои, грабежи и так далее. Человек очень легко становится рецидивистом; отбыв наказание, он через короткое время попадает в колонию вновь. Понятно, что после выхода на свободу нужна реабилитация. И здесь без помощи Церкви не справиться. Практика духовного окормления чрезвычайно важна и в любом случае востребована человеком, над которым тяготеет грех совершения тяжких преступлений.

Я как-то заехал в одну колонию и совершенно случайно зашел в тамошний храм. Смотрю, стоит паренек (причем колония для лиц, которые уже многократно отбывали наказание). Разговорились; он оказался старостой храма. Я спрашиваю, как часто священник ходит. Он говорит, что раз в два-три месяца. «А если бы он ходил раз в месяц или раз в неделю?» —  «Да это счастье было бы». Выяснилось, что парень действительно воцерковился, отбывая наказание второй или третий раз. Господь все равно стучит в каждое сердце.

— Во время работы в Минюсте сталкивались ли вы с проблемой сект?

— Конечно, проблема заключается в том, что нет какого-то единого системного подхода. Не переходя на конкретные названия, вспомним, что за последнее время в судебном порядке было признано деструктивными несколько религиозных организаций. Но деструктивными они стали отнюдь не сегодня. В течение длительного времени эти организации переворачивали человеческое сознание, в том числе с целью мошенничества. Но сколько приходится кричать, чтобы кто-то обратил внимание на эти организации! Все происходит очень медленно, очень медленно и нерасторопно действует наша система. В этом отношении, к сожалению, не могу не высказать собственного суждения, которое, с одной стороны, небезосновательно, с другой, может быть, кому-то покажется резковатым, о том, что и священноначалие порой недооценивает всю опасность этих организаций. Оно не борется за паству.

Вот посмотрите, успешна ли у нас деятельность? Нет, миссионерские отделы существуют, как и отделы социального, тюремного служения. А какой КПД? Очень небольшой. Мы можем назвать лишь несколько известных на всю страну миссионеров.

— То есть приоритет должен переходить от материального, от строительства храмов – к миссии, к проповеди?

— Конечно. Ведь когда мы сегодня говорим, что 83% населения – это православные, мы должны отдавать себе отчет в том, что это совершенно неправославные и невоцерковленные люди. Что православных у нас сейчас, как при Константине Великом, не больше 3-5%.

Как-то мы с московскими священниками стали считать, сколько человек ходит в храм на Пасху. Выяснилось, что не больше 500 тысяч человек. От 15 миллионов 500 тысяч – это какой процент? Те же самые 3%. Так это Москва, это город, который, мягко говоря, обласкан Церковью, в котором есть пастыри, есть учебная база. А что говорить о периферии?

Спросить сейчас у наших православных христиан, что значит «Пресвятая Троица», или попросить озвучить Символ веры…

— Если вернуться к проблеме сект: какие, на ваш взгляд, шаги должно предпринять государство? Потому что разговоров ведется много, а сект становится ещё больше…

— Во-первых, любая религиозная организация должна осуществлять свою деятельность в регулируемом пространстве. То есть должны быть законы, регулирующие в том числе миссионерскую деятельность. Ничего нового в этом нет. Все эти способы известны. Было бы желание, наши правоохранительные органы и суды могли бы гораздо оперативнее разбираться с тем, что из себя представляют те или иные организации, какие цели преследуют, какими способами действуют. Проблема здесь в отсутствии политической воли и системной работы.

— Возвращаясь к вашим научным интересам — чем вас так привлекла Византия?

— Ничего подобного Византии никогда не было, хотя мы все, и Запад, и Россия, пытались ее копировать. Мы получили от нее огромный багаж – историю Церкви, догматику, канонику, Предание, традиции, культуру, – все мы получили оттуда. Это не преувеличение, это действительно так. Я не могу сказать, что Западная Европа или Россия привнесла много нового в это наследие. Мы все-таки хранители веры, а не ее создатели.

Византия сочетала в себе, казалось бы, несочетаемое: римскую государственность, греческую культуру и христианство. Так возникло это чудо, которое охватывало на тот момент весь цивилизованный мир.

И потом, Византия – это очень красиво. Византия – это красота. Красота, которая, по Достоевскому, спасет мир. Поразительное отношение ко всему: человек там жил верой, и все было Церковью. И император, и Патриарх, и самый последний нищий тоже был Церковью. И христианская нравственность являлась тем абсолютом, который выступал судией любому поступку.  

Мироощущение человека той эпохи, который твердо знал, что земная жизнь есть приуготовление к Царствию Небесному, конечно, беспрецедентно.

— Современные либеральные деятели часто говорят, что «византийщина» - тяжелое наследие для нашего государства и чем скорее мы от него избавимся, тем быстрее начнем развиваться.

— Конечно, они же ничего не читали о Византии. Это привычка нашей интеллигенции – рассуждать о чем-то, не имея об этом никакого представления. Это то же самое, как спросить среднестатистического интеллигента о Церкви, и он начнет рассказывать такое, что вам в голову-то прийти не могло.

Это все настолько трафаретно,  насколько неоригинально, все эти заезженные фразы – Бог у меня в сердце, мне не нужна Церковь… В этом отношении мне очень нравятся немцы; у них до сих пор сохранилось жесткое правило – если человек не состоит в Церкви и не выплачивает некий налог со своих доходов, то он считается нецерковным, его не будут отпевать, не будут крестить его детей. Замечательный подход, ведь если ты не состоишь в этой общине, почему община должна делать вид, что это не так?

Поэтому все эти разговоры про «византийское коварство»… Что значит «византийское коварство»? Они умудрялись без войны, мирным путем урегулировать все конфликты, например, с варварскими племенами, которые жили на границе империи. Они их покупали, ассимилировали, пленяли блеском имперской государственности, учили их детей у себя в Константинополе… Это была тонкая дипломатическая работа.

Сейчас ведется много разговоров о будущем России, которые часто упираются в вопрос идеологии, национальной идеи. Каков ваш взгляд на эту проблему – через призму византийского наследия?

Я думаю так: каждый народ живет своим религиозным культом. Так исторически сложилось, что русский народ вырос в лоне Православия. И мы не можем оставаться собой, не изменить себе, своей идентичности, культуре, изменяя Православию. Я сейчас не затрагиваю вопрос о взаимодействии с представителями других религий и конфессий, это немного другая тема, хотя и не столь страшная, как обычно нам пытаются внушить.

Все наше будущее зависит от того, признаем ли мы этику Православия абсолютным нравственным началом и будем ли этому началу следовать – и тогда мы будем русскими – или мы этого не признаем и станем кем-то ещё.

Беседовал Михаил Насонов

Источник: "Вестник Архангельской митрополии", №5/2016